В армию призван в 16 лет, на передовой оказался, став совершеннолетним. Воевал в составе 115-й пехотной дивизии с августа 1943 по май 1944 года… Когда Николай Егорович уходил с фронта в пехотное училище, ему сказали: «Вы последний из того состава, с которым пришли в этот полк».
У каждого был свой Сталинград…
Февраль 1944 года. Наш батальон наступал из-за деревни Чернушки Псковской области - именно здесь героически погиб Александр Матросов. От деревни не осталось и следа. Только металлическая ось от телеги, вертикально торчавшая перед траншеей. До нашего прибытия здесь уже не одна тысяча солдат полегла. Первое наступление сорвалось. Когда нас сняли с передовой, от батальона (250 человек) в строю осталось 6 - 7 солдат. Немцы настолько зарылись в землю за три года, что их было тяжело выкурить.
Нам предстояла атака - брали соседнюю деревню. Неожиданно появился наш Т-34. Один, бедняжка. Слева и справа раздались крики: «Ура!» - мы атаковали. За танком побежали двое связистов с катушками, слева и справа. А мне осталось идти прямо за танком. Вдруг из деревни ему из «ёлочки», пушки, - в лоб бронебойным снарядом. Солдаты - кто куда. Танк даёт задний ход, а я между гусеницами остался. Наверное, у меня случился нервный срыв - сознания хватило только чтоб выползти. Капитан кричит: «Ты жив?..»
Вечереет. Гудят немецкие самолёты, где-то уже бомбят. А я стою как истукан и вспоминаю слова соседа, который пришёл с финской войны: «Пошли в бой. Вспомнил Бога, родных». Но к чему это мне-то пришло в голову? Ведь это я в смертельной опасности! И я сам себе вопрос задаю: а почему я ни Бога, ни родных не вспоминаю?
Помню, как после одного из боёв я оказался в груде убитых. Пришёл в сознание где-то среди ночи. Выбрался и пошёл искать своих.
Наш командир, замполит Борис Георгиевич Михайлов, был коммунистом до мозга костей. Он гордился, что он ровесник Октябрьской революции, что его мать была на баррикадах в 1905 году, а отец - соратником Ленина.
Во время боя мы находились в крайнем доме, заброшенном, нетопленном, - командир и человек шесть солдат. И кто-то пустил слух, что наши Севастополь взяли, а до этого ещё месяцев десять было. Михайлов воскликнул: «А мы тут отсиживаемся!»
Атакуем. Слева бьёт пулемёт - видно пламя. А прямо - противотанковая пушка, которую надо уничтожить. Мы с капитаном приближаемся к пушке бросками - у меня противотанковая граната. Он бежит - пулемёт в его сторону: «брр». Лёг. Я бегу. Пули свистят. Я лёг. Потом бросаюсь снова. А командир - уже нет. К нему подбегают солдаты с носилками. А он: «Потом, сначала уничтожьте пушку». В этот момент откуда-то из-за спины ударила «катюша» - пушка затихла.
Командира перетащили в блиндаж. Пулемётная очередь прошила ему живот - слева алое пятнышко, а справа уже комок тонкой кишки. Мы ждали, пока стемнеет и можно будет нести его в медсанбат. Михайлов умирал у меня на коленях… Кровь пошла изо рта, из ушей. Мать, жену вспоминал. В полном сознании, без стона, без патетики.
Едва стемнело - мы его в медсанбат на носилках. С километр, наверное, пробежали - видим санитарный автомобиль. Я сажусь к шофёру, чтоб его торопить.
Ехали недолго. Капитан был в сознании. Врачи его забирали - говорю: «Борис Георгиевич, я жду». Через 10 минут вернулись - умер…
Каждому дому - свой обогреватель