Чего стоит один только вальс из кинофильма «Мой ласковый и нежный зверь», который, полюбившись миллионам, сразу вышел за рамки картины и зажил жизнью самостоятельного музыкального произведения. Впрочем, такое происходило не раз. А ведь количество фильмов, к которым Дога написал музыку, давно перевалило за две сотни.
Музыкальная карьера будущего композитора начиналась с игры на свадьбах. Причем играл он на мандолине, которую сам смастерил из старого решета, натянув на него в качестве струн провода, извлеченные из полевого телефонного кабеля. Первый гонорар получил в виде угощения за свадебным столом, что в трудные послевоенные годы было очень кстати. Как композитор, считает сам Дога, он родился вместе со своей песней «Мой белый город», которая в советские времена оставалась популярной в течение нескольких десятилетий.
Музыка и не только
– Евгений Дмитриевич, говорят, поначалу вы играли на виолончели в оркестре, а в композиторы пошли, когда у вас случился паралич руки. Это правда?
– Я с детства знал, чего хочу. И даже, как этого добиться, но, конечно, подсознательно. Паралич лишь подстегнул меня. Я с самого начала занимался композицией, когда еще учился по классу виолончели, но втайне. А потом поступил на отделение композиции и теории музыки. Думаю, что на факультеты композиции, режиссуры должны поступать уже сложившиеся личности.
– Широкой публике вы больше известны как автор музыки к кинофильмам. Но ведь это лишь небольшая часть вашего творчества?
– Еще есть академическая музыка, которая, к сожалению, мало кому известна. Кино для меня – хорошая разминка, но там все нужно делать быстро и ярко. А музыке тесно в этих рамках метража и секунд, и недосказанная тема требует развития. Так появились, например, «Весенние переливы» для колоратурного сопрано и камерного оркестра. Некоторые темы я перерабатываю в пьесы для фортепиано, скрипки или голоса «а капелла». И еще я очень хочу закончить оперу «Диалоги любви». Это история любви двух гениев, румынских поэтов Михая Эминеску и Вероники Микле. Но в либретто было много лишнего, мне пришлось самому его переделывать, а я ведь этим никогда раньше не занимался, поэтому процесс затянулся.
– А кино вы, что же, для себя закрыли?
– Для кино сейчас наступили сложные времена. Да и лучшие люди, с которыми я работал, ушли: Лотяну, Гопо, Самсонов… Часто звонят поэты, предлагают стихи, но песен я не пишу, потому что их никто не покупает. Государство почему-то отстранилось от творческого процесса, и уже целые поколения воспитываются не музыкой, а звуковым дизайном.
– Насколько я знаю, вы, кроме музыки, и книжки пишете?
– (Улыбается.) Люблю заниматься тем, в чем ничего не понимаю. Вот написал книжку «Немузыкальные россыпи, или Виртуальная спираль времени». Мои новеллы – это мой способ постижения, что такое, например, женщина, творчество, гений. А теперь вот выходит в Питере моя книжка «Джой и его собачьи дела, или Ностальгические фантазии на собачью тему». Там на обложке мой пес изображен. (Композитор нарисовал его сам. – Авт.) Я вообще рисовать не умею, но тут дерзнул, чтобы точнее передать характер собаки. Он грустный был, а грустных я люблю. Грусть – это форма углубления в себя.
Учитель и ученики
– Одно время вы преподавали в музыкальной школе. Этот опыт вам пригодился?
– На самом деле я там преподавал только два месяца, сразу после окончания консерватории, а потом стал преподавателем в училище и в консерватории. Я терпеть не мог преподавать, но как только оказывался перед студентами, сразу перерождался – как будто на сцену выходил. Я старался научить тому, что действительно могло им пригодиться на практике. На моих уроках студенты и бегали, и прыгали, и пели… Потом даже свой учебник написал. Но после занятий я весь иссякал. И понял, что моя энергия нужна мне для другого: для сочинения.
– Тем не менее несколько лет назад вы организовали детский коллектив «Крылатские козявки». Сейчас продолжаете заниматься с детьми?
– Это были дети из моего подъезда (Композитор 20 лет живет в московском микрорайоне Крылатское. – Авт.), но они уже выросли, двое даже Оксфорд закончили. Я их собирал не для того, чтобы учить музыке, заменяя собой музыкальную школу, а чтобы привить ощущение артистизма. Это нужно каждому – внутренняя свобода, выражающаяся через внешнюю, даже через походку. И это они получили. Я занимался с ними вот в этой комнате, они прыгали вот по этому дивану, как он только выдержал… Я брал их с собой на свои концерты, они выступали в ЦДРИ, в Колонном зале, по ТВ, выходили на сцену и владели этой огромной массой народа, а это стимулирует желание и умение владеть любой ситуацией в своей жизни.
– Педагогическими секретами поделитесь?
– Это все равно что вы спросили бы меня, как я пишу музыку! Не знаю, как я ее пишу. Ручкой пишу! Взаимодействие учителя и ученика – это тоже творчество, с каждым – свое, особое. В общении с детьми я не могу принять повелительного наклонения. Меня воспитывал прекрасный музыкант и педагог Павел Иванович Бачинин (на самом деле его звали Паоло Баччини, он был итальянец), и у него тоже не было повелительного наклонения в общении с учениками. Он своим примером учил меня жить, работать, радоваться…
Творец-одиночка
– А в воспитании внука вы свои педагогические склонности применяете?
– Ну как я могу участвовать в его воспитании! Он в Кишиневе живет. Ходит в музыкальную школу, но довольно тяжело это происходит, не особенно он хочет заниматься. Как и большинство детей. Вот рисованием он занимается с удовольствием. Завтра приедет ко мне в гости на несколько дней.
– Вы живете отдельно от своей семьи. Почему?
– Да, я по большей части живу один. Для творчества мне необходимо уединение, тишина. Я плохо вписываюсь в классический патриархальный образ жизни. Жена моя москвичка, но живет теперь в Кишиневе. Но я очень люблю свою семью и делаю все, чтобы они хорошо себя чувствовали, и ради меня жена мирится с тем, что мы живем в разных городах. Вернее, на два дома. Когда я исчерпаю себя как композитор, тогда перееду туда. Но я этого очень боюсь. Этой весной вот сломал руку, из-за этого отдалился от работы, и эта невостребованная энергия меня тяготит.
– Тем не менее вашей прекрасной физической форме могут позавидовать и молодые. Как это вам удается?
– (Смеется.) Да просто надо есть, а не жрать, простите. Мясо я не люблю, а люблю свежие овощи, рыбу и зелень – свеклу, капусту, лук, укроп, петрушку. И совершенно не понимаю, как можно пить спиртное! Хотя на банкетах и хотел бы быть, как все, не выделяться, но я даже к носу не могу поднести бокал с вином, не то что выпить! Немного красного вина, разбавленного газировкой, – это еще можно. И так у нас много дури в голове, зачем еще добавлять?
И с курением у меня не сложилось. Мой приемный дедушка выращивал табак, а я продавал его после войны на базаре. Но ни разу не попробовал самокрутку! Но я никого не осуждаю, это я говорю только относительно себя.
– А как насчет спорта? Ведь у композиторов – сидячая работа…
– Несколько лет назад у меня угнали машину, так я написал заявление в милицию, чтобы ее не искали. Все смеялись надо мной, а я стал чувствовать себя свободнее, больше ходить пешком. И от певиц, с которыми работаю, требую, чтобы они были всегда в форме. Для сцены нужен не только талант, но еще молодость, стройность, красота.
Евгений Юрьевич, пенсионер