Эта семья стала частью не только нижегородской, но и всероссийской истории. О любви и войне, трудностях и переездах вспоминает Рива Яковлевна Левите.
Отблески профессии
- Театром я увлекалась плотно с 6-го класса вместе с моей подругой. Мы были влюблены в Лемешева. Дома Сергей Яковлевич у нас «ходил» под шифром «Братишка». Когда он выступал по радио, в квартире должна была стоять тишина. Любовь к искусству прививала старшая сестра. Пыталась читать Маяковского, ничего не понимала. И сестра меня взяла на концерт Яхонтова. Это было потрясение! А потом я пошла вместо неё на «Онегина» в театр Станиславского (сестра училась и работала и не смогла пойти). Это было потрясение на всю жизнь! А моя первая режиссёрская работа была «Сказка о царе Салтане» на дне рождения моей сестры. Все эти впечатления как кирпичики укладываются в фундамент. Затем был кружок художественного слова в Доме пионеров, главном в Москве. Это было прикосновение к серьёзному делу. Через эту студию прошло огромное количество ребят, которые стали потом известными актёрами, режиссёрами. Мой бенефис состоялся в колонном зале Дома союзов с «Полтавским боем». А сколько раз в Москве я ходила в театр, сосчитать просто невозможно. Мне всегда хотелось не только выступать на сцене, но и занять в этом других людей. Наверное, так зарождаются отблески профессии.
Но когда я окончила школу с отличным аттестатом, началась война, я поступила в юридический институт. Я проучилась несколько недель, и нас отправили на рытьё окопов, танковых рвов. Над нашими головами летали чёрные тучи Юнкерсов и бомбили Москву.
Это было самое страшное в жизни! Нас эвакуировали с институтом в Алма-Ату. И мне повезло – туда приехал театр им. Моссовета Завадского. И мы бегали в театр. А в 43-ем, вернувшись в Москву, я 3-курсница юрфака, стала заниматься в студии Завадского. И однажды он меня вызвал: «Тебе надо серьёзно заниматься режиссурой». И мы с Толей Эфросом решили поступать в ГИТИС. Завадский нам дал записочку с рекомендацией для декана режиссёрского факультета Платону Владимировича Лесли. Он с нами очень хорошо поговорил. И мы подумали: дело в шляпе. И вдруг звонит мне поздно вечером Толя: «Мы пролетаем! Нас нет ни в одном списке! Но я договорился, что для поступления на II курс, но мы завтра утром сдаём режиссуру, письменно». Я срежиссировала самое простое – образ Катерины из «Грозы». Затем я прошла экзамен по мастерству, где в приёмной комиссии сидели главные режиссёры. Я несколько раз забывала слова басни, а они хохотали. Спас меня отработанный серьёзный отрывок из «Войны и мира». Тогда Николай Васильевич Петров, руководитель курса сказал: «Не знаю, получится ли режиссёры, но как артисты они мне понравились». Учёба в ГИТИСе была замечательным временем, мы серьёзно работали. Мой дипломный спектакль «12-ая ночь» гремел. Но был и 49-ый год, когда нас заставляли ходить на педсоветы, где из наших профессоров с мировым именем делали отбивную котлету за космополитизм…
Решила свою судьбу
- Пришло время выбирать будущее. Мне сказал Завадский: «Не торопись! Приходи в театр ассистентом». А я хотела ставить спектакли. Распределяли нас в Политехническом музее. Нас знакомили с директорами или с главными режиссёрами театров. Это было страшное время, 50-ый год. Думаю, кто меня возьмёт, девчонку. Я подумала, будь что будет, профессия мужская. Надо будет пробиваться! И вдруг ко мне подошёл директор Омского театра драмы Пётр Тихонович Черемных и взял меня в оборот: «Омск замечательный промышленный город, сильная труппа, хороший театр. Не понравится – через 3 года уедешь». И я взяла подушку, одеяло, собрала чемодан и поехала. То решение и определило мою судьбу (улыбается). На вокзале в Омске меня встречал Пётр Тихонович, подхватил чемодан, и мы поехали в общежитие. А наутро я отправилась в театр, смотреть «Ромео и Джульетту», спектакль с возрастом, идёт уже не один год. Но именно тогда произошло и наше легендарное знакомство с Вацлавом Яновичем. Я слышу, что Бенволио и Меркуцио шпарят отсебятину в стихах. Какие они всё-таки были потрясающие! Это я только сейчас понимаю. А тогда я в возмущении пошла к главному режиссёру: «Это безобразие! Два артиста, причём хороших – и сплошная отсебятина!». У нас Шекспира преподавал известный театровед Михаил Михайлович Морозов. И вдруг я вижу такое! А главреж Шубин, эстет, скептик, умный, ироничный, мне спокойно ответил: «Вы же в театр приехали. И не такое увидите». Выхожу из кабинета, а эти два артиста стоят под лестницей и нагло разглядывают меня. Какое нахальство! А потом я выяснила, чем подогрет такой интерес. Пётр Тихонович вернулся из Москвы и сказал Дворжецкому: «Я договорился с молодым режиссёром и нашёл тебе жену».
А потом началась работа. Ко мне стал захаживать Владик, живший в одном со мной общежитии вместе с мамой. Мы быстро нашли общий язык. Я стала общаться с Вацлавом Яновичем. Могу сказать, что совсем недолго не обращала на него внимания (смеётся). Он бросил всю артиллерию, чтобы меня покорить. Я сразу поняла, какой это артист. Просто фантастический! Он был старше меня, 23-летней девчонки. Ему было 40. У него и мастерство, и тяжёлый жизненный опыт. Отношения развивались стремительно. И чем активнее и результативнее были ухаживания Вацлава Яновича, тем вокруг атмосфера становилась суровее и неприятнее. Однажды ко мне в магазине подошла пожилая женщина и начала рассказывать про годы заключений, брошенную семью (хотя Вацлав Янович расстался с супругой до моего появления). Затем меня вызвали в горком партии, где взрослые мужики меня отчитали. Тогда я им толкнула речь, как Плевако: «Моё государство доверяет человеку работать на идеологическом фронте… и вообще на меня никто повлиять не может». Они опешили, не привыкли, чтобы с ними кто-то так разговаривал. А во мне сработал инстинкт: мне было больно и обидно – какое право они имеют вторгаться в личную жизнь. Об этом случае я рассказала Вацлаву Яновичу только же в Горьком, спустя много лет. Судьба наша окончательно решилась 24 декабря 1950 года. Мы отправились в театр музкомедии на встречу Нового года. И вдруг, посреди улицы Вацлав Янович поворачивается ко мне, встаёт на одно колено прямо на заснеженный тротуар: «Хватит валять дурака! Давай жениться!» - и я, недолго думая, ответила: «Хорошо»…
«Василь Иваныч»
- А потом были два года мы искали пути, куда ехать. Вацлава Яновича не отпускали из театра. Я работала в Москве. Женя собрал целую коробку писем, я недавно перечитывала их, ревела белугой – там были его строки: «Я больше не могу! Зачем я тебя мучаю? Это никуда не выплывет!». Но мы всё-таки добились того, чтобы быть вместе. В Москве я познакомилась с Николаем Автономовичем Бондаревым, главрежем Саратовского драматического театра, и он нас пригласил работать. С нами поехал и Владик, учиться в 9-м классе. Вацлав Янович стал первым артистом театра. У нас началась нормальная жизнь. Жили, работали, дружили. Но Бондарев ушёл из театра, и в это время мы получили телеграмму от Гершта ехать в Горький. Вацлава Яновича приняли в театре драмы, я работала в филармонию, а затем перешла в ТЮЗ.
Вацлав Янович занял в Горьком особое место. Его спектакли, роли были настоящим художественным произведением. Из Горького он уже не хотел никуда уезжать – здесь он пользовался уважением и любовью. Это художник, личность, служивший театру. Он отдал этому жизнь. Артист с большой буквы, ведущий артист страны. Актёр удивительного масштаба и разнообразия работы. Какие полярные образы – рабочий-коммунист и Каренин… Прекрасный партнёр, он любил и уважал артистов, с которыми играл. И не было актёра, который не считал бы работу с Вацлавом Яновичем подарком судьбы. Каждый раз это была встреча с мастером. Причём он мог общаться с человеком совершенно разного социального статуса. К примеру, делал в театре ульи для своей пасеки с рабочими на равных. А рыбаки, с которыми любил удить рыбу, принимали его за своего и называли «Василь Иваныч».
Он был интересным, живым человеком с невероятной судьбой. Рассказывал, когда сидел в одиночке, ходил, думал, чтобы не потерять себя. А когда работал на руднике, фантазировал, что ищет клад. Вопросы чести, совести для него были на первом месте. Богатая человеческая натура! А какая была фантазия. Фантастическая моментальная реакция на любое событие, ситуацию. В нём было потрясающее соединение силы мысли и богатой эмоциональной фантазии. Конечно, он не был святым. Резкий, вспыльчивый, ироничный, требовательный – но прежде всего, к себе…
Звание народного Вацлаву Яновичу дали только в 92-ом, за год до смерти. До этого в большом доме говорили – нет, без реабилитации нельзя. Конечно, это не было для него главным. Его и так все любили. Но рубец остался…
Педагог-пантера
А мне Горький подарил мой театр. Сначалал в ТЮЗе поставила спектакль «Гавань бурь» по Бальзаку. Несмотря на то, что актёрский состав постановки до моего прихода был утверждён, премьеру и меня приняли хорошо. Как сказал про горьковский ТЮЗ Толя Смелянский: «У нас не театр – нет интриг, скандалов, гадостей. Мы с удовольствием и нежностью относимся друг к другу». Только так и нужно работать. Я отдала этому театру 25 лет. Было очень уютно работать с Наровцевичем. Труппа подобралась очень хорошее. Это одно из лучших мест моей работы. Есть спектакли, которыми можно гордиться.
А ещё здесь открылось моё призвание – педагогическая деятельность. С 1982 года я ушла работать в театральное училище. Я считаю это поступком. Здесь я смогла воплотить всё то, что меня интересует в искусстве. Я люблю людей, мне всегда нравилось общаться, работать с актёрами. Когда при мне начинают ругать молодёжь, я превращаюсь в пантеру. Я всегда волнуюсь за своих учеников, как за своего сына. Я им несу то, что могу дать. Я не учительница! Моя главная цель – помочь стать личностями, воспитать людей думающих, откликающихся, с определённой нравственной позицией, богатых эмоционально. Я пытаюсь до них донести, что быть артистом – труд невероятный, если ты каждый день не будешь черпать что-то новое, никогда не станешь актёром. Он должен быть и скрипкой, и смычком, и композитором.
… После смерти Вацлава Яновича в Нижнем я осталась одна. Сын уговаривал меня переехать к нему в Москву. Но я не смогла. Можно сказать, только здесь сложилась моя жизнь.
Всего три года работы адвокатом после института – и в Книгу Почета адвокатов 
«Реплика» Константина Шатилова (06.06.2012)