История может быть интересной. Это доказал нижегородский краевед Дмитрий Смирнов. В канун 800-летия города в руки журналиста «АиФ-НН» попала его книга «Картинки нижегородского быта XIX века» 1948 года издания. После её выхода автора обвинили в идеализации дореволюционной жизни, в том, что не разоблачал всё отжившее, а любовался патриархальной стариной. За описание множества анекдотичных ситуаций Смирнову тоже досталось.
В итоге книгу изъяли из продажи и из библиотек и уничтожили практически весь 10-тысячный тираж. Сейчас это издание – библиографическая редкость. И оно стоит того, чтобы с ним познакомиться.
То ли город, то ли деревня
Посещая Нижний Новгород в начале XIX столетия, путешественники отмечали в своих дневниках: «город уединён и, кроме должностных чиновников, немного частных лиц основывают тут своё местопребывание»… или «Строением беден и настоящим городом его почитать не можно».
Город считался глухой провинцией, добраться до него было невероятно сложно из-за непроезжих дорог – их называли «костоломками» и «душетрясками». К строительству шоссе приступили только в 1842 году, когда тюремному ведомству потребовалась хорошая дорога для арестантов, угоняемых в Сибирь.
Сам Нижний производил впечатление города-деревни: множество одноэтажных деревянных домиков с садами и огородами, коровы, пасущиеся на лужках улиц, и табуны лошадей в оврагах. Конечно, были двухэтажные оштукатуренные или полукаменные дома, но общего впечатления они не меняли.
Император Николай I, посетивший Нижний в 1834 году, после первого знакомства с городом заявил: «У вас в Нижнем природа сделала всё, чтобы украсить город, а люди делают всё, чтобы его испортить». В итоге было решено переустроить город. Царь собственноручно начертил на плане города необходимые исправления. В перечень его указаний вошли не только пункты, касающиеся обустройства города (строительство съездов и казарм, мощение улиц, освобождение территории кремля от частных домов), но и весьма специфические. Например, пристяжным лошадям пожарного обоза запрещалось загибать голову набок при беге.
Кроме того, как пишет Дмитрий Смирнов, Николай I предписал отделать Часовую и Северную башни для жилья себе и царице: император намеревался через 20 лет отказаться от короны и переехать в Нижний для уединённого проживания.
Смесь французского с нижегородским
По данным статистики, в начале XIX века из 35 самых больших городов России Нижний Новгород, в котором насчитывалось 14 тыс. жителей, занимал только 19-е место. Многолюднее были не только Казань, Ярославль и Астрахань, но и Пенза, Тамбов, Калуга и Орёл.
Часть жителей Нижнего Новгорода составляли иностранцы, в основном французы, которые служили гувернёрами, садовниками, камердинерами, чтецами, капельмейстерами, поварами... А француженки были модистками, камеристками и компаньонками.
«Французское влияние просачивалось в самые мелкие уголки домашнего и общественного быта. Вместо прежнего приветствия поклоном, мужчины стали целовать дамам руку, а те, в свою очередь, целовали их в голову. В дворянских домах появились женские будуары… Среди дворянок начали обнаруживаться неизвестные до тех пор недомогания: истерики, мигрени, спазмы. Приобрела широкую популярность парижская новинка – ароматическая вода оделаван (eau de lavende – лавандная настойка), позднее вытесненная одеколоном (eau de Cologne)».
Быть и казаться
Что касается нижегородских купцов, то до конца XVIII века они не сильно отличались от крестьян в быту: жили скромно, а заработок прятали в кубышки. Но с появлением каменного гостиного двора дела у них пошли в гору. Купцы начали стремиться к лучшей жизни, бросали свои тесные хибарки на берегу реки и строили себе дома на Ильинской горе.
В 50-х годах XIX века у нижегородских торговцев появилось понятие «купеческой чести». Ещё была «честь церковная» и «честь служебная».
Наиболее богатых и влиятельных из них обычно выбирали в церковные старосты – эта «церковная честь» была заветной мечтой каждого нижегородского воротилы. Вновь избранный староста первым делом, соблюдая «купеческую честь», обновлял иконостас, паникадило и прочее, что бросалось в глаза в церкви. Это был наиболее наглядный способ заявить о себе. Вершиной «церковной чести» было получение медали на шею «За усердие», с ней купец никогда не расставался, даже в бане.
«Честь служебная» касалась службы по выборам в городских и благотворительных учреждениях. Целью было получить звание почётного гражданина или коммерции советника, а если повезёт, то и дворянства.
«В понятии такого «служащего купца» отождествлялись два разнозначащих факта: «быть» и «казаться». Устраивая… разные тёмные махинации, купец искренно считал себя «честным» – по пословице «не пойман – не вор». Так вот, если купец «слыл» честным, значит он соблюдал свою купеческую «честь»».
Нижегородские купцы были тщеславны. Так, разбогатевший купец Худяков ездил по улицам только в открытом экипаже, демонстрируя украшавший его руку бриллиант величиной с полтинник (около 3 см. – Ред.). А купец Акифьев в 1851 году решил позолотить крышу своего дома на Ильинке, предлагая заодно позолотить и главы соседней Вознесенской церкви. Но затея не удалась: архиерей заявил, что «золотым подобает быть лишь божьему дому». Тогда купец покрыл червонным золотом решётку вокруг своего особняка, а купола церкви в отместку архиерею отделал светлой жестью.
Некоторые представители дворянства тоже чудили. Так, сосланный из Петербурга в Нижний Новгород князь Лев Гагарин то катался по городу в карете голышом, то вместе со своими приятелями менял ночью вывески на фасадах зданий. В итоге над дверью духовной консистории появились слова «Распивочно и на вынос», а на губернаторском подъезде – изображение банки пиявок и надпись «Здесь отворяют кровь». Кстати, Гагарин жил на втором этаже дома, стоящего напротив Покровской церкви. Когда в праздники под окнами собиралась толпа, князь спускал вниз с балкона на канате годовалого медвежонка, чем вызывал переполох среди публики.
О полицеймейстере, картошке и трамвае
Многие истории, описанные Дмитрием Смирновым, больше похожи на анекдоты. Так, во время визита в Нижний император Николай I распорядился найти потомков Минина: «Если остались, я награжу их за службу предка». Поиски были поручены полицеймейстеру Махотину. Однако изыскания в архивах и родословных ему оказались не под силу, поэтому он решился на обман: вызывал к себе купцов, желающих считаться «потомками Минина», и брал с них плату за внесение в список. После чего составил на громадном листе «родословное древо» и отправил его царю в надежде на награду. «Древо» вернули в Нижний с высочайшей отметкой по адресу Махотина: «Дурак».
Кстати, благодаря смекалке того же Махотина в Нижегородской губернии народ начал есть картошку. А дело было вот как. В 40-х годах XIX века российское правительство издало указ о посадке картофеля. На участке между Нижним и Кстовом начальство силой заставило население сажать корнеплоды, но убирать урожай никто не хотел. Тогда Махотин предложил поставить караул около картофельных полей, которые раньше никогда не охранялись – мол, запретный плод сладок. И точно! Деревенские мальчишки начали воровать картошку, чтобы испечь её в золе втихую от родителей. И постепенно предубеждение против корнеплода сошло на нет.
Немало забавных историй связано и с пуском трамваев в Нижнем Новгороде. Вагоны часто соскакивали с рельсов. Пассажиры дружно выходили и общими силами ставили трамвай на место, при этом какой-нибудь шутник затягивал импровизированную «Дубинушку».
Кроме того, на поворотах вагоны часто опрокидывались набок. Прибегавший на место происшествия газетный репортёр узнавал у ближайшего блюстителя порядка, нет ли увечий или смерти. На это получал трафаретный ответ: «Никак нет! Все упали благополучно!»
Кстати, на вывеске дома трамвайной администрации в кремле были буквы У.Г.Ж.Д. (Управление городских железных дорог). Однако нижегородцы расшифровывали эту аббревиатуру как «Унеси, Господи, Живым домой».