8 сентября – День памяти жертв блокады Ленинграда. Горьковская область в войну стала вторым домом для 5,5 тыс. маленьких измученных голодом ленинградцев.
А дальше был голод
Злата Медушевская, nn.aif.ru: – Нина Степановна, как вы встретили начало Великой Отечественной войны? Ленинградцы что-то предчувствовали, ждали беды?
Нина Параничева: – Недавно закончилась финская война, и мы, школьники-ленинградцы, уже понимали, что это такое. Со мной, например, за одной партой сидела девочка, у которой в той войне погиб отец.
Лето 1941 года мы с мамой и младшей сестрой Марией проводили на даче в окрестностях города Пушкина. Сразу после 22 июня въехать в Ленинград и выехать из города было сложно, но папа вырвался к нам на дачу, чтобы вернуть нас домой. Хотя фашисты всё стремительнее занимали окрестности...
Всей семьёй вместе с военными мы отправились в Ленинград на открытой платформе, прикреплённой к товарному составу. Ехали только ночью, замаскировав платформу берёзовыми ветками, а днём стояли в лесу. В мирное время проделали бы этот путь за пару часов, а тогда добирались двое суток. Конечно, взрослые были очень серьёзными... Но финская война была недолгой, многие поначалу считали, что и сейчас всё вскоре наладится.
Уже в июле нам выдали продуктовые карточки, по которым, например, нам с сестрой было положено по 400 граммов хлеба на каждую. Хлебная пайка месяц от месяца таяла на глазах. Помню, как после авианалётов немецкой авиации горели Бадаевские склады, где хранилось продовольствие для города. Мама потом сходила на пепелище и достала вилок горелой капусты. До сих пор памятен вкус тех щей. А дальше был голод…
– Как люди поддерживали друг друга в те страшные дни?
– Нашей семьи как таковой буквально с первых дней блокады не стало. Отец, несмотря на бронь, ушёл в ополчение и погиб при обороне Ленинграда. Мама заняла его место на оборонном заводе, сутками не возвращалась домой с работы. До ноября 1941 года я ходила в школу, сестра – в детсад. Но уже тогда в городе не было отопления, электричества, воды, нас постепенно распустили из детских учреждений по холодным домам.
Моя главная обязанность была отоваривать хлебные карточки. В огромную очередь надо было вставать с раннего утра, несмотря на стужу блокадной зимы. Хлеб подвозили на санках. Один раз очень низко над очередью стал летать немецкий самолёт и строчить по нам из пулемёта. До сих пор помню шлем и очки фашистского лётчика – так он близко летал.
Прикрыл меня от пуль мужчина из очереди. Потом все разбежались, но немец продолжал стрелять по рассыпавшимся на белом снегу людям. Выжил ли под этим обстрелом мой спаситель, я не знаю….
Но бывало и по-другому. Мальчишки постарше объединялись в группы и отбирали у младших хлеб, полученный по карточкам.
Помню, мой ровесник, сосед Миша, никому не говорил, что у него умерла мама, чтобы продолжать получать на неё хлеб. Так и жил рядом с ней – в квартире было холодно. Уже ближе к весне по домам стали ходить специальные отряды и выносить трупы на улицу.
Однажды наша соседка хотела поделиться с мамой лапками от своей кошки, чтобы мы с сестрой поели горячего супа. Мама отказалась...
«Помни, ты старшая»
– Как вы вырвались из блокадного города?
– Весной 1942 года мама стала совсем плоха от голода и тяжёлой работы. За ней на «скорой помощи» приехала подруга-доктор, тётя Тамара, и увезла в госпиталь. Больше мы с сестрой маму не видели…
Нас забрали в приёмник-распределитель, а в июле вместе с другими детьми эвакуировали. Так мы оказались в селе Галибиха Воскресенского района Горьковской области. Сестрёнка моя Машенька уже не вставала. Я всю дорогу в эвакуацию буквально носила её на себе. От нормального ребёнка остались одни кости – это была острая дистрофия третьей-четвёртой степени.
Разместить нас должны были в местном детском доме, его оборудовали в бывшей барской усадьбе. Но там места всем не хватило. Сестру оставили в изоляторе, а меня с другими детьми-блокадниками отправили жить в дом в одну из окрестных деревень. Спали мы на полу на сене. На нас хозяйке дома выдавали муку, она пекла хлеб.
Потом пошли ягоды и грибы. Давали поллитровую кружку, соберёшь её – и в общую корзину, только потом можешь сам поесть. Хозяйка сушила ягоды и сдавала их на переработку. В лес ходили в лаптях, хорошо, что местные подсказали, что можно соломы в них подложить, а то едва шли, обвязав лапотными верёвками худые ножки. Но деревенские нас жалели, последним делились.
Потом нас перевели в усадьбу, началась учёба, а сестра всё лежала в изоляторе без сил... Её потом спасли мамины нехитрые украшения. Их мне передала та самая тётя Тамара в Ленинграде, когда приехала сказать, что мамы больше нет. Я выменивала украшения на деньги, а потом покупала молоко, яйца и подкармливала Машу.
– Почему вы с сестрой не вернулись в Ленинград после снятия блокады?
– Летом 1944 года ребят постарше из Галибихи стали отправлять обратно в родной город. Меня оставили из-за сестры. Мама всегда говорила: «Помни, ты старшая. Если меня не будет, ты у неё за папу и за маму». Я и помнила.
После семи классов школы поступила в 1947 году в Горьковское медучилище. Стипендии на жизнь не хватало, хлеб был по карточкам, но я не унывала. Летом бесплатно работала в детском доме помощником воспитателя, чтобы быть рядом с Машенькой.
Сестра, когда подросла, как раз и вернулась в Ленинград, правда ненадолго. Поступила в пединститут, вышла замуж, но потом уехала на родину мужа в Одессу. Там она и похоронена. Машеньки не стало в 2008 году…
Сама я в Санкт-Петербурге была в последний раз в 2017-м. На Пискарёвском кладбище лежит наша мама и родственники, погибшие во время блокады. Несмотря ни на что, это мой город, город моего счастливого довоенного детства. Ленинград мне часто снится…
Не сдаваться!
– Нина Степановна, неужели страшные события не повлияли потом на вашу дальнейшую жизнь?
– Война – это война. Не я одна переживала её, весь народ страдал. Поэтому никогда особо никому не говорила, что блокадница. Пока не начала общественную работу…
И в 91 год я не унываю. У меня две прекрасные дочери, два внука, три правнука. Все меня очень любят, заботятся. До сих пор огородом занимаюсь. До пандемии много выступала перед молодёжью. Как могу, опекаю пятерых оставшихся в живых блокадников на Бору.
Говорят, надо помнить прошлое, но жить настоящим. Я помню и живу. Живу за всех, не переживших блокаду. И всегда говорю, что я очень счастливый человек.
– Есть попытки пересмотреть историю блокады Ленинграда. Как вы к ним относитесь?
– Разве могут давать такую оценку люди, которые этого не пережили? Разве они голодали?! Хоронили близких одного за другим?
Вот я живой свидетель блокады Ленинграда. И хочу сказать однозначно: город и его жители, как бы холодно и голодно ни было, не хотели сдаваться врагу. Все верили, что мы выстоим и победим. И мы победили!