Работать с неформалами
Злата Медушевская, nn.aif.ru: – Галина Александровна, в вашей биографии написано, что вы художник с 17 лет. А в детстве, что же, не любили рисовать?
Галина Каковкина: – Удивительно, но я с детства рисовала плохо и мало, хотя всегда знала, что буду художником. Моя мама в юности была самодеятельным живописцем. Когда-то я нашла старую коробку её масляных красок. Открыла тюбик и понюхала. Помню, как у меня закружилась голова, и я поняла: вот оно! До сих пор, когда открываю этюдник, голову, как в детстве, приятно кружит запах масляных красок.
А в 17 лет со мной что-то произошло. Я тогда жила в Заволжье и работала киномехаником. И вот я бегаю по аппаратной и говорю одно и то же: «Надо рисовать! Рисовать, не переставая!» Наверное, с этого момента и начался бесконечный процесс творчества.
Я перезнакомилась со всеми художниками Заволжья. На тот момент там была довольно сильная художественная школа. Зачаткам технологии меня научили они. И в дальнейшем у меня были замечательные учителя.
Пыталась учиться официально. Горьковское художественное училище меня даже до экзаменов не допустило. Девочкой я была гордой, решила: «Я же пишу картины! И они мне кажутся замечательными. Какая разница, кто что про них думает?»
– Вы начинали творить в советские годы. Были готовы, что ваше искусство всегда будет непризнанным?
– Надо сказать, что я сразу поняла, что художником я буду непонятым. Моя бабушка открытым текстом говорила: «Галя, когда твоя мама нарисует картину, я её сразу вешаю на стену. А ты рисуешь – глядеть страшно!» Наверное, так и было….
Но я без живописи тогда уже не могла. Это стало служением. Помню, была под впечатлением от фильма «Андрей Рублёв» Тарковского и сказала приятелю-художнику: «Это моя мечта – весь день расписывать храм, прилечь на лавку передохнуть – и снова за дело».
Я была готова, что при советской власти буду писать картины и складывать их за шкаф. Тогда же было невозможно не только выставлять работы. Это полбеды. Главная беда в том, что ничего нельзя было увидеть, кроме выставок с портретами шахтёров и косарей.
Как жили? Были выставки-квартирники. Или придёт к тебе приятель-художник, хлопнет по плечу и скажет: «Ты молодец! Давай пиши дальше!» Какое вдохновение после этих слов охватывало!
А потом началась перестройка. В самом её начале в Горьком художник Алексей Сахаров организовал творческое объединение «Чёрный пруд». Туда вошли его друзья, которых нигде не выставляли. Я была в их числе.
В это же время в Горьковский горком комсомола приходит разнарядка: работать с неформалами. И горком берёт нас под своё крыло и разрешает выставляться в кинотеатре «Рекорд». Более того, наши работы стали покупать. Люди долго жили без настоящей живописи, довольствуясь репродукциями. Мы заняли эту нишу.
И кстати, я искренне считаю, что работаю в направлении реализма, а не экспрессионизма. Единственное «но» – я не пишу с натуры. Долго смотрю вокруг, потом прихожу домой и пишу что запомнилось. Когда работаешь по воспоминаниям, отчленяется неважное, остаётся главное. Потом и это вычищаешь до знака. А знак, как правило, понятен всем. Самые сложные вещи можно выразить через вещи простые.
«Надо, чтобы я жила скучно»
– Как вы понимаете, что картина удалась?
– Картина продолжается во времени, становится как кино. Если долго на неё смотреть, в картину можно «зайти», с ней можно установить контакт. Она не часть интерьера, а окно в другой мир.
Ещё, по моим наблюдениям, хорошая работа со временем меняется. Свои проданные или подаренные картины я иногда не узнаю. Наверное, окружение картины меняет её сущность.
– Важно, к кому попадают ваши работы? Есть картины, с которыми вы никогда не расстанетесь?
– Конечно, приятно, когда картины попадают в руки ценителей. Но где находятся большинство моих работ, я не знаю. Это неизбежно. Более того, когда пишешь картину, рождается ощущение, что это сделала не я, всё само родилось и получилось. А значит, в определённом смысле картина мне и не принадлежит.
Я не продаю картины-«ключи». Их немного, с десяток. Как правило, это работы, с которых начался цикл. Когда я достаю картину-«ключ», то понимаю, что из неё ещё может родиться.
– Правда, что вы не любите ходить на свои вернисажи?
– Я даже на открытие одной выставки как-то не пришла. Почему? Может быть, я до сих пор не уверена: хороший ли я художник? И я боюсь, вдруг всё закончится в один момент…
Кроме того, я глубокий интроверт. И мне трудно запомнить человека в лицо. Может, и портретов потому не пишу. На вернисаже на всякий случай всех узнаю. Я и пленэры не люблю. Не могу творить в присутствии других людей вне дома. Мне нужно, чтобы во время работы меня самой не было. Отрешиться от всего.
Я удивляюсь, насколько художники – разные люди. Например, мне для вдохновения надо, чтобы я жила скучно, чтобы были длинные осенние и зимние вечера. Сижу, смотрю на холст, и постепенно начинает рождаться картина. А кому-то нужны впечатления, путешествия, эмоции, общение.
Возвращаясь к моменту сомнений в собственном таланте, хочу сказать, что творец никогда не должен быть уверен в себе, но где-то очень глубоко в душе должен иногда подозревать: он гений. Без этого ничего не сделаешь. Эта дилемма всегда с тобой.
Живопись стоит дорого
– Ваши работы когда-то не принимали и не понимали, но, по сравнению с современным искусством, ваше творчество можно назвать классическим. Как относитесь к совриску?
– Мне очень интересен видеоарт нижегородской арт-группы «Провмыза». Эти работы способны влиять на людей. Разумеется, не весь совриск такой. На мой взгляд, слишком многое в этом направлении сегодня завязано на деньгах.
Настораживает ещё один аспект. Что такое актуальное искусство? Искусство, сделанное на злобу дня. Получается, что некие заинтересованные люди через искусство могут влиять на мнения людей. За донесение определённых идей и мыслей до масс, естественно, художники получают деньги. То есть они уже служители PR-технологий, а не творцы?
– Значит, художник всё же должен быть голодным и свободным? Некоторые мечтают приобрести вашу работу, но не могут себе этого позволить…
– Как сказал хороший художник, который одно время был моим учителем: «Заниматься искусством – значит привести домой слона и начать его кормить».
Во-первых, искусство займёт всё пространство вашего дома. Во-вторых, живопись и для художника стоит дорого. Если ты человек ответственный, то работаешь с качественными дорогостоящими материалами. Покупают же в итоге одну-две из десяти работ. Остальное раздаривается, что-то продаётся за полцены. Не могу сказать, что я состоятельный человек.
Для меня художники делятся на три категории. Первая – я их называю «пахари», они работают руками, чтобы заработать. Вторая категория – «соловьи». Они получают удовольствие от процесса и пишут, потому что душа просит.
Третья, самая сложная категория – я их называю шаманами. Эти люди подходят к тайне и не знают, как её определить, как показать. Шаманы всё время приближаются к тайне, на-
деясь её постичь. И кроме этого им больше ничего не нужно: ни славы, ни успеха, ни денег…
Кстати
- До 12 января 2025 года в Нижегородском государственном художественном музее работает персональная выставка Галины Каковкиной «Красный вяз».